Андрей Лазарчук.

Опоздавшие к лету

АТТРАКЦИОН ЛАВЬЕРИ

Каждое утро он просыпался на три минуты раньше, чем раздавался звонок портье, и это позволяло ему позабавиться и побороться с солнечным зайчиком, норовившим забраться под закрытые веки. Три минуты между реальным и запланированным пробуждением он не принадлежал никому, даже самому себе - точнее, он никому не был нужен. Это было нынешним его счастьем. Он радовался как мальчишка, который очень удачно провел всех: в школе сказал, что должен сидеть дома с младшими, дома - что остается в школе на продленку, а сам по пожарной лестнице пробрался в кинотеатр и из-за экрана смотрит "Тарзана" с Вайсмюллером в главной роли. Впрочем, это сейчас Вайсмюллер, а тогда, когда он вот так сбегал с уроков, был этот... как его? Забыл. Стараясь не открывать глаз, Ларри потянулся - и почувствовал, как портье подходит к телефону и начинает набирать номер. Он пропустил несколько звонков, потом взял трубку.

- Господин Лавьери, вы просили разбудить, - сказал сладковатый голос портье (портьеры? портьерши?) мадам Виг. - Доброго вам утра!

- Спасибо, - сказал Ларри, спросонок забывая следить за произношением и потому на южный манер: "спа-а-сип". - И вам доброго утра и всего хорошего.

Пам-па-па-пам! - прозвучали гудочки отбоя, и Ларри опустил трубку на рычаги. Телефон в этом городе был странноватый - когда на том конце провода давали отбой, всегда звучала вот эта фраза то ли из какой-то опереттки, то ли, наоборот, марша - он силился вспомнить и вспомнить никак не мог, это вызывало смутное беспокойство, поэтому Ларри иногда ловил себя на том, что стремится положить трубку первым.

Борьба с солнечным зайчиком состояла в том, чтобы не дать ему забраться в уголок глаза и вызвать чих. Зайчик был весел и коварен. Образовывался он толстенным зеркалом, точнее краем, ребром этого зеркала, - солнечные лучи, пробившись сквозь густую уже листву платанов, дробились об этот край на мелкие разноцветные брызги и разлетались во все уголки комнаты, даже туда, куда не достигал потом ни дневной, ни электрический свет. А самый плотный пучок этих разноцветных лучиков падал как раз на подушку, на лицо спящему, и Ларри так и не был уверен до конца, что же именно будит его: то ли волна, посылаемая портье при мысли о том, что надо будить постояльца, то ли многоцветный зайчик, норовящий забраться под закрытые веки...

Все. Праздник кончился, счастье кончилось, три минуты истекли. Он прекрасно знал, что бывает, если позволить себе расслабиться утром.

Пол был теплый, и Ларри пошлепал босыми ногами в душ и там сразу встал под горячую воду, а потом резко врубил холодную и стоял под холодной, пока не замерз по-настоящему, потом снова дал горячую и согрелся под горячей, а потом опять холодную, но ненадолго, только чтобы почувствовать, как подбирается кожа. Он растерся докрасна жестким полотенцем - каждое утро свежее полотенце за отдельную умеренную плату - и стал одеваться: трикотажные плавки, широкие, не стесняющие движений серые парусиновые брюки, сетчатая майка, счастливые носки синего цвета с аккуратно заштопанными пятками и теннисные туфли, тоже счастливые. Он попрыгал на носочках, даже не ради разминки, что это за разминка, десять прыжков, - так, ритуал - два раза ударил по стене, выходящей в коридор, хорошо ударил, в полную силу - стена загудела, - лизнул занемевшие сразу костяшки, подхватил на плечо серый толстый джемпер и вышел в коридор, пустой и пыльный. Здесь он сделал наконец то, что давно хотел, но стеснялся: прыгнул на стену, оттолкнулся от нее ногами и кулаками, отлетел к противоположной стене и как бы прилип к ней под потолком - прильнул спиной и повис, потом мягко скользнул вниз и приземлился на ноги посередине коридора, все это бесшумно и легко, невесомо - все мышцы радовались в нем, полные сил, заряженные на весь сегодняшний день... на весь? - накатило вдруг сомнение, как облако-облачко - прошло и растаяло, и все снова было ясным и чистым. Он не стал спускаться по ступенькам, а махнул через перила, посмотрев, конечно, предварительно вниз, не идет ли кто, приземлился упруго и точно и, ни на миг не останавливаясь, вышел в холл, раскланялся с портье мадам Виг, отдал ей ключ и пошел в буфет.

Стулья были еще опрокинуты на столы, Рисетич, стоя спиной к стойке, возился с бокалами и чашечками, тонко пахло помолотым, но еще не заваренным кофе, пахло сдобой, кремом и колбасой - за валюту здесь можно было взять что угодно. К концу дня, если живущие в отеле иностранцы не съедят все это великолепие, можно будет попробовать предложить динары. Вчера в Аттракцион заглядывали два офицера в странной форме, даже Козак не знал, какая это армия, но расплатились они динарами, стреляли легко и весело - таких Ларри не любил и отказался с ними выпить, хотя выпить хотелось, а они очень настаивали. Но про себя Ларри знал, что, если бы они заплатили долларами или чем-нибудь еще, он бы пошел с ними пить их коньяк, хотя они ему и не понравились - тем, что стреляли весело и легко. Козак говорил, что объяснялись они по-английски, но с таким чудовищным акцентом, что понимал он их через слово. Они пытались выразить свое восхищение. Лучше бы заплатили долларами - тогда бы я сейчас заказал себе чашечку кофе и что-нибудь еще...

- Привет, - сказал он Рисетичу.

Рисетич оглянулся.

- Здравствуйте, господин Лавьери, - вежливо сказал он. Рисетич не признавал этой американской моды: "привет", "ты", "старик", по имени - в отличие от второго бармена, Динеску, который только так и мог. Динеску работал под бармена из вестерна, Рисетич был из "до-войны". Оба были замечательными актерами.

Ларри положил на стойку бумажный динар - один из четырех, которые он мог позволить себе сегодня потратить. Рисетич кивнул, и на стойке возникла маленькая рюмочка, а чуть позже - Рисетич возился с кофеваркой - и маленькая чашечка с чем-то черным с белым ободком пены. Этот белый ободок был подозрителен - Ларри поднес чашечку к лицу, понюхал: кофе был настоящий. Он вопросительно посмотрел на Рисетича, тот слегка улыбнулся и опустил глаза. Ну и дела, подумал Ларри. Интересно. Рисетич сходил на кухню и принес блюдце с пирожными: два пирожных, эклер и меренга.

- Что-нибудь случилось? - шепнул Ларри.

- Ешьте, - тихо сказал Рисетич.

Пирожные были подсохшие, вчерашние, но и это было не по карману - каждое тянуло динара на полтора, кофе - на все пять. Ларри вспомнил вдруг, как тогда они, четырнадцать человек, еще утром - узники смертного блока - брели, спотыкаясь, по грудам бумажных мешков вдоль разбитого эшелона, и из мешков, разорванных и развязанных, грудами вываливались тугие пачки радужных бумажек, расстилались под ногами в разноцветный ковер: доллары, франки, марки, кроны, рубли, гульдены, фунты, снова доллары, доллары, доллары - все это под ногами, в прижелезнодорожной грязи, в креозоте и дерьме, и никто не нагибался и не поднимал, шли и шли, топча соломенными ботами тысячи лиц - портреты людей, которые в своей жизни чего-то добились, тысячи лиц - как перед этим шли по фотографиям из какого-то архива, фас и профиль, шесть на девять, а еще перед этим - по послезавтрашним, напечатанным впрок газетам, по сообщениям об упорном сопротивлении, которое наши доблестные части оказывают противнику, стремящемуся развить наступление... и никто не нагибался и не поднимал эти доллары, фунты и гульдены, потому что этого дня для них не должно было быть, а потому не следовало мелочиться и поднимать что-то, лежащее под ногами... Был страшно пасмурный день с моросью и мокрым снегом, но почему-то все, с кем я разговаривал потом, вспоминали об этом дне как о солнечном и спорили со мной, когда я говорил, что день был пасмурный... а я просто страшно устал тогда - охранники дрались плохо, но было их слишком много - и потому замечал морось и мокрый снег...

Потом, когда не на что было купить еду - неделями не на что было купить еду, - ему снились эти радужные бумажки под ногами, и другим они снились, об этом говорили со смехом, и никто не жалел, что в этот день не нагибался за ними, - просто они снились иногда с голодухи, и все. Или вспоминались вот в таких ситуациях, когда тебя потчуют тайком - то ли по дружбе, то ли из жалости - тем, что на эти бумажки можно получить открыто. И все.

- Вами тут тип какой-то интересовался, - сказал Рисетич. - У меня спрашивал и у Илоны. Ну, Илона-то его сразу послала, а я поговорил с ним немного. Но так и не понял, что ему надо. Так что будьте осторожнее.

- Я и так осторожен, - сказал Ларри. - Работа такая.

- И два патера вчера появились, сам я не слышал, но тоже что-то про вас говорили - так вот, это не наши.

- Никогда не имел дела с церковью, - сказал Ларри.

- Они этого могут и не знать, - сказал Рисетич. - А если серьезно - вам имя Хименеса ни о чем не говорит? Эмилио Хименес?

- Нет вроде, - нахмурился Ларри. - А что?

- Был такой фокусник. Фокусник, гимнаст, жонглер, стрелок - все вместе. Еще шпаги глотать умел. В позапрошлом году, первая ярмарка послевоенная, еще ни черта нет, а шапито уже по центру... И вот им тоже стали так... интересоваться. Раз, другой. Потом монахи католические откуда-то понавалили - штук десять, не меньше. Все против него агитировали. Нечестивец, мол. И прямо на арене все и произошло...

- Ясно, - сказал Ларри. - Спасибо, Эд. Учту.

- Пожалуйста, - сказал Рисетич так, что Ларри даже смутился.

Вошли и сели за столики три гимнаста из цирка. Они всегда ходили втроем и никогда не здоровались с Ларри. Он дважды здоровался первым, не получал ответа и тоже перестал их замечать. Остальные цирковые здоровались, но никогда не заговаривали, а девочки шушукались за его спиной. Клиентуру же я у них не отбиваю, думал иногда с раздражением Ларри, я начинаю в десять, к двенадцати все заканчивается, и все эти горожане и фермеры, натешив у меня свои низменные инстинкты, идут в их шапито, и там их приобщают к святому высокому искусству.

- Спасибо, Эд, - повторил Ларри, ставя чашечку на стойку. Рисетич явно хотел что-то сказать, но бросил взгляд на троицу за столиками и промолчал.

Вы ничего не знаете, ребята, подумал Ларри весело, проходя мимо них. Гимнасты пили серый суррогатный кофе. Мне осталось всего три раза: сейчас, потом вечером, потом завтра утром - и все! Все, понимаете? Завтра после обеда я пошлю господина Папандопулоса коту под хвост, и он пойдет - ох, как он у меня пойдет! И тогда... Знаете, ребята, я ведь понятия не имею, что будет тогда. Но что-то будет, верно?

Но кому это я, интересно, понадобился? Если новый антрепренер, пошлю его следом за греком - пусть идет. Не могу больше.

Ярмарка уже пришла в движение, и пока Ларри пробивался сквозь очереди и толпы, ему дважды отдавили ногу и раз хорошо заехали локтем под ребро. Кричали, ругались, покупали, продавали, хватали; расталкивая народ, перли, стиснув зубы, осатанелые с похмелья патрули. До мордобоя дело еще не дошло, но скоро должно было дойти. Ларри терпеть не мог ярмарки. Зато господин Папандопулос их обожал. Впрочем, у него был сугубо коммерческий взгляд на жизнь.

Аттракцион располагался на самом краю рыночной площади, в здании, где раньше размещалась пожарная дружина, и прихватывал примыкающий задний двор школы с гаражом и хозяйственными постройками. Господин Папандопулос платил за аренду всего этого пятьсот динаров в неделю и сокрушался, что поторопился и не столковался на четырехстах. Территория аттракциона была ограждена металлическими щитами, а на крыше пожарного депо оборудовали трибуны для зрителей. Самым дорогим из инвентаря был прозрачный щиток из пулестойкого стекла, защищавший зрителей на трибунах, - он обошелся в три тысячи динаров, и господин Папандопулос оплакивал каждую трещину, возникавшую на нем. Трещины все же появлялись.

Вывеску оформлял местный художник. Он изобразил бегущего человека в центре прицельной сетки; надпись гласила:

ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ -

стрелковый АТТРАКЦИОН ЛАВЬЕРИ!!!

У кассы стояла очередь, человек сорок. Ларри поморщился и проскользнул боком в дверь.

Их запрещали несчетное число раз. И каждый раз господин Папандопулос возрождал аттракцион под новым названием. То это была "Королевская охота", то "Человек-мишень", то "Один против одиннадцати" (потом дошло до пятнадцати), то "Побег", то еще как-то... Чаще всего против аттракциона возражали оккупационные власти - под тем предлогом, что наличие огнестрельного оружия в одних руках в таком количестве, ну и так далее, - на что господин Папандопулос всегда находил убедительные контрдоводы, потому что аттракцион хоть и закрывали, но без конфискации инвентаря. Иногда возражали местные власти - по разным причинам. Теперь, кажется, дошло и до церкви... Ну-ну.

Комната, где проводился инструктаж стрелков, была с секретом. Секрет - это такое специальное зеркало, через которое Ларри мог наблюдать за стрелками, сам оставаясь невидимым. Такое зеркало с односторонней прозрачностью обошлось недешево, и господин Папандопулос поворчал по этому поводу вволю, но было совершенно необходимо, и Ларри не мог понять, как решался работать без него. Козак, выдавая карабины стрелкам, изображал мужественную суровость, играл скулами и цедил слова скупо и сухо. Потом стал отпускать патроны: по три, по пять, ого - все десять. Плакатики насчет осторожности при обращении с оружием висели везде, и среди них - в разных контекстах - было напоминание о том, что каждый патрон куплен за пятьдесят динаров. Это был отличный ход. Все эти люди так ценили каждый выстрел, так старательно целились, что Ларри не составляло ни малейших усилий принимать эти прицельные волны и реагировать как надо. Патроны наконец были розданы, и Козак стал закреплять на стрелках нагрудники с фотоэлементами, объясняя каждому, что если маэстро попадет вот в эти стеклышки лучом из своего пистолета, то карабин становится на предохранитель, а деньги за неиспользованные патроны не возвращаются. Известие о невозврате денег все воспринимали с неудовольствием, ворчали, что тут явное жульничество... Ларри не слишком доверял световому пистолету - магниевые патрончики иногда не вспыхивали, а исходили дымом. Поэтому он предпочитал выманивать выстрелы. И самому спокойнее, и клиентам полное удовольствие.

Ларри вглядывался в лица тех, кто был по другую сторону зеркала, тех, кто за немалые деньги покупал сейчас право безнаказанно убить его. И не говорите мне, что это я во всем виноват, что я провоцирую их и развиваю в них дурные наклонности - черта с два, я только выявляю их, а уж ваше дело, как относиться к людям, платящим большие деньги за возможность убить человека... как за большое удовольствие... билет в шапито стоит вдвое дешевле, чем у нас на трибуну даже, столько, сколько одна десятая патрона, маленький кусочек свинца, годный разве что на грузило для удочки, или несколько порошинок, или пустая гильза, или капсюль, все по отдельности совершенно не страшное... вот эти двое, видимо, друзья, бюргеры старого образца, любители пива, а это фермеры, сбились в кучку, фермеры всегда в городе сбиваются в кучку, парнишка лет девятнадцати, спина кривая, в армию бы не взяли, глаза неприятные - кошкодав, а это, наверное, бывший унтер, сохранились остатки выправки, несмотря на брюхо, еще фермер, почему-то отдельно от тех, а вот это - счетовод? бухгалтер? - волнуется, ладони потные, глазки блестят, вон тот, тот и тот - явно рыночные перекупщики, повадки нуворишские, австралийский солдатик - не настрелялся, что ли, паскуда? - интересно, чем заплатил? - и вот этот, что-то странное - спортсмен? циркач?.. Ладно, ребята, подумал Ларри, вы тут еще полчасика поваритесь внутри себя, пока там Козак продает билеты на трибуны, это мы специально придумали - чтобы вы подзавелись немного, тогда я вас лучше чувствую. Ну, а я пошел.

Для отдыха у него была маленькая комнатка под самой каланчой - Ларри сам выбрал ее, хотя сюда и надо было подниматься по узкой винтовой лестнице, и Козак, приходя его массировать, каждый раз ворчал, что угробит вконец колено. Окно выходило на то, что каждый именовал по-своему: господин Папандопулос - "полигоном", Козак - "стрельбищем", Ларри - просто "дистанцией". Гараж, красные ворота гаража - оттуда старт, площадка перед гаражом, три грузовика, исхлестанные пулями, траншеи, проволочные заграждения, горки гравия и песка, низенькая кирпичная стенка, штабель шпал, несколько цементных труб в пятнадцать дюймов - это все на подходах к зданию. Остальное - внутри, в коридорах и на лестницах. Финиш - на площадке каланчи, как раз над его головой. Еще минут двадцать, и надо идти на исходную...

Он посидел, откинувшись в кресле, - удивительное кресло, не сказать, что мягкое - слишком мягкое, - в нем не тонешь, а таешь, даже не выразить словами, как приятно... Минуты шли не быстро и не медленно, нормальным деловым шагом, пришло время вставать, и он встал, проверил световой пистолет, перезарядил его, прощупав пальцами все двадцать пять патрончиков - как их угадаешь, которые тухлые? Все наудачу... - спустился по винтовой лестнице, прошел по коридорам, темным и прохладным, по обычной лестнице - к входу, выщербленные цементные ступени, пересек двор и вошел в гараж. Здесь не выветрился еще запах бензина и масла, честный запах хорошего мужского дела, и на него в который раз накатило: войти, сказать: надоело, - раздать деньги и уйти ко всем чертям - в шоферы, официанты, в матросы... Умом он знал, что не сделает этого, более того, он знал, когда и отчего такое накатывало, но от знания тоска неправоты не становилась менее острой.

Через щель он наблюдал, как Козак ставит стрелков на номера. Пятеро были внизу, "в партере", в специально для них сооруженных укрытиях - прикрывающих не спереди, а сзади, от случайной пули. Остальные десятеро были в окнах первого и второго этажей, и они же должны были держать коридоры и лестницы после того, как он прорвется в здание.

На часах было без трех десять. Ларри снял часы с руки, повесил на гвоздик. Он ощущал уже внимание тех пятнадцати, волны внимания метались от одних ворот к другим, ворот было пять, и никто еще, включая самого Ларри, не знал, из каких он покажется. Он отошел к противоположной стене гаража, прикрыл глаза, прислушался. Внимание было направлено примерно поровну на все ворота. Он подошел ко вторым слева, чуть-чуть приоткрыл калитку. Всплеск. Свистка еще не было. Он вернулся на свое место - теперь все смотрели на те ворота, калитка которых шевельнулась. Изредка кто-то поглядывал на соседние и еще кто-то самый хитрый - на крайние справа.

Десять часов. Ларри слышал, как Козак подносит к губам свисток.

Свисток!

Лавина внимания - горячего, потного, похотливого внимания - на ту калитку! Даже самый хитрый отвлекся.

Почти не торопясь, Ларри вышел из второй справа, дошел до траншеи и спрыгнул в нее. Три пули с запозданием ударили в стену гаража...

Он прошел всю дистанцию, как проходил ее обычно, минут за пятьдесят. Бывали случаи, когда это удавалось ему быстрее, за полчаса, бывало - редко - когда все удовольствие затягивалось часа на два. Наверное, раньше он уставал больше, расходовал больше сил, теперь на его стороне были наработанность и опыт, но сказывался общий фон усталости, общее утомление - на грани срыва, подумал вдруг Ларри, я на грани срыва. Еще немного, и этот пацан влепил бы мне в спину. Плохо стал чувствовать спиной. Так уже было. Ладно, осталось два раза. Будем еще аккуратнее. Он сидел в своем любимом кресле, один, Козак размял его и ушел, оставив большущую бутыль лимонада. Что-то мешало Ларри считать, что сейчас все обошлось. Где-то сидела неясная заноза, и Ларри никак не мог ее нащупать. Проклятье... Что-то было не так - совершенно точно, что не так, но что именно, черт возьми... или просто мерещится с усталости? Мерещитс я... хорошо бы... хорошо бы... что хорошо? А вообще. Два раза всего осталось, два раза, два раза - ура, ура, ура! Троекратное ура в честь господина Лавьери!

Он не заметил, как заснул - такое случалось, он засыпал, как проваливался под лед - мгновенно, - и проснулся, хватая ртом воздух, что-то приснилось, наверное, но сны никогда не задерживались в памяти и ускользали, выскальзывали, оставляя после себя ощущение вот этой гадкой слизи, которая и позволяла им так легко выскальзывать из памяти - и к лучшему, а то опять приснится Большой Аттракцион... это был удивительно подробный сон, запомнившийся со множеством подробностей и деталей: Большой Аттракцион, сотни стволов, направленных на меня, все ждут свистка, алчно сопят в ожидании свистка, свисток - а я стою неподвижно и жду, и знаю твердо, что не буду бегать и уклоняться от пуль, а буду ждать вот так вот, стоя совершенно неподвижно, и почему-то никто не стреляет... потом они все же начали стрелять, и сон кончился, потому что в этом сне Ларри убили, а какие сны может видеть убитый? Но они очень долго не могли начать стрелять, хотя он кричал им все, что о них думал, и оскорблял их, и смеялся над ними, а они все не стреляли и не стреляли - ждали чего-то или не решались, каждый из них не решался выстрелить первым...

- Ларри, - позвал Козак из-за двери.

- Да, - сказал Ларри.

- Тут к тебе человек. Он говорит, что знает тебя давно. Его зовут Кинтана.

- Кинтана? - не поверил Ларри. - Боже мой! Зови.

- Сейчас, - сказал Козак. Его башмаки загрохотали вниз по лестнице.

Кинтана, Кинтана, думал Ларри, напрягаясь. Что же тебе понадобилось, Кинтана? А? Он встал и оперся о подоконник. Поднявшийся ветерок гонял пылевые смерчики по двору гаража. Что же ты хочешь от меня еще?

И в то же время я чертовски рад, Кинтана, что ты жив и что ты нашел меня даже в этом захолустье, хотя, скажу тебе сразу, пользы тебе от этого никакой не будет. Ты бы удивился, наверное, узнав, что я радуюсь тебе. Ты бы этого не понял, Кинтана. Ты у нас человек без сантиментов. А жаль.

Торопливые легкие шаги за дверью - и Ник Кинтана влетел в комнату. Был он весь тонкий и легкий, в светлом костюме, противосолнечных очках, шляпа болталась за спиной, морда была свежая и загорелая, и почти без следов того ожога, только перчатки на руках - даже не столько потому, что не следует оставлять где попало отпечатки, сколько потому, что Ник терпеть не мог свои обезображенные руки. Они обнялись - от Ника пахло отличной парфюмерией, от Ларри, как обычно, - "мужским одеколоном "Полундра" с запахом крепкого матросского пота, табака и селедки", - так они шутили тогда, когда было время шутить. И когда было настроение шутить - сейчас такого настроения не было, и объятия эти были чисто церемониальным актом, данью старой - бывшей - дружбе, по которой прошла в позапрошлом году трещина - когда Ларри отказался помогать Нику в очередной его затее, а Ник вдруг стал давить на него совершенно непорядочным способом. Тогда Ларри сказал: "Последний раз", - и два года Кинтана о себе не напоминал, лишь стороной доходила о нем кой-какая информация.

- Ах, черт! - сказал Ник. - Немного же от тебя осталось!

- Плохо выгляжу? - усмехнулся Ларри.

- Не то слово, - сказал Ник. - Ты что, на диете?

- Именно, - сказал Ларри. - Это ты хорошо сказал: на диете. Ты молодец, Ник. Ты умеешь хорошо сказать.

- Что-нибудь случилось? - нахмурился Ник.

- Что со мной может случиться? - засмеялся Ларри. - Просто двести выступлений меньше чем за полгода. От меня осталась лишь хорошо продубленная шкура да немного костей и сухожилий.

- Двести? - не поверил Ник. - Ты сказал: двести?

- Двести, двести. Точнее, сто девяносто восемь. Завтра последнее.

- Понятно. Жаль.

- Чего именно?

- Что от тебя осталась кожа да кости.

- Хотел что-нибудь предложить?

- Это вода? - Ник показал на бутылку.

- Вода, - сказал Ларри.

Ник налил себе полный стакан и жадно выпил, потом налил еще один и тоже выпил, но медленнее, по глотку.

- Здорово, - сказал он. - Что это у тебя за парень - там, внизу?

- Козак? Так, просто хороший парень.

- А это у него откуда? - Ник провел пальцем по щеке.

- Шрам? С войны.

- Солдат, значит?

- Солдат.

- Понятно... А где этот твой грек?

- Он знает, что я не слишком его люблю. Иногда неделями на глаза не попадается.

- Ты хорошо устроился... - проворчал Ник. - Сколько у тебя выйдет чистыми за все это?

- Гроши. Двадцать восемь тысяч.

- Ну и купил он тебя... да. Не отказался бы тогда - имел бы сейчас минимум полмиллиона.

- Плюс нелегальное положение.

- Ерунда. Пока оккупация, никакого нелегального - такая неразбериха во всех этих делах, если бы кто знал... Слушай, а ведь на будущий год собираются проводить выборы.

- Врешь, - недоверчиво сказал Ларри.

- Да нет, не вру, - сказал Ник. - Так примерно в апреле-мае.

- Ну что же, - медленно сказал Ларри. - Тебе и карты в руки...

- Выборы надо сорвать, - сказал Ник.

- Что? Зачем?

- Надо убить Данкоффа. И Ордуэя - если удастся.

- Да что вы там все, с ума посходили? Зачем - сорвать? Вы что?

- А ты что? Ты что, не понимаешь, что выборы в условиях оккупации - фикция? Что к власти придут те, кого назначит Данкофф? Христианские демократы, к примеру? Лессинг - в канцлеры, Ярошевский - в президенты? Народ контужен войной, народ еще не оправился от этой контузии, и ему хотят, пользуясь моментом, навязать плутократов и соглашателей! Сменить вывеску, чтобы оставить все как есть. Не выйдет! Сейчас самое время начинать раскачивать народ, расшевеливать, поднимать! Если оккупанты начнут закручивать гайки, если скинут наконец маску миротворцев и покажут истинное свое лицо - о, вот тут-то начнется! Они еще не знают, что такое городская партизанская война!

- Ты определенно сумасшедший, Ник. Вы все там сумасшедшие. Ну зачем вам еще одна война?

- Потому что только так можно построить по-настоящему справедливое общество. Эти сволочи делают вид, что пекутся о благе народа, - а на самом деле они отгородились от нас живой стеной, простыми людьми, они держат их заложниками, весь народ, понимаешь? Всех людей. Они думают, что если они держат их заложниками, то могут диктовать нам условия. Нет, господа! Мы тоже умеем считать! И мы понимаем, что пусть лучше сейчас погибнет тысяча человек, чем потом семьдесят миллионов потеряют возможность жить в подлинно свободном и справедливом обществе. Мы запачкаемся в крови, но зато дети наши будут свободными и счастливыми людьми. Не цель ли это, а, Ларри? Чего ты на меня так смотришь?

- Поразительно, - сказал Ларри. - Если помнишь, эта имперская шваль в свое время твердила примерно так: вся наша внешняя экспансия оправдана тем, что дети наши будут свободны, - а потому не принести ли нам кой-какие жертвы на алтарь победы?

- Ты! - возмутился Ник. - Ты! Ты еще смеешь сравнивать - их и нас?! Нас - и тех прохвостов?..

- Извини, - сказал Ларри. - Действительно...

- Как у тебя язык повернулся?

- Я же извинился.

- Извинился.... извинился... За такие слова знаешь что следует делать?

- Вызвать на дуэль.

- Дурак.

- Ну-ну.

- Нет, действительно - взять и так сказать...

- Давай ближе к делу, - сказал Ларри. - Ближе к деликатному твоему делу. Ты хочешь, чтобы я произвел покушение на Данкоффа?

Ник снял свои темные очки, посмотрел Ларри в глаза; глаза самого Ника были красные и смертельно усталые, под глазами набрякли мешки. Без очков Ник постарел сразу лет на десять.

- Да, - сказал он.

- Нет, - сказал Ларри. - И это мое окончательное решение.

- Ты не принимаешь в расчет вот чего: решение об устранении Данкоффа принято и будет реализовано независимо от воли отдельных лиц, - медленно сказал Ник. - Реализовывать его придется шестнадцатилетним пацанам, которых сейчас натаскивают в наших лагерях. Военно-спортивные лагеря для молодежи и подростков - с полного одобрения оккупационной администрации и лично маршала Данкоффа... - Ник засмеялся, негромко и невесело. - Вот так обстоят дела. Поэтому я обращаюсь к тебе - чтобы сохранить жизни этим пацанам, двадцати или тридцати. Или пятидесяти. Будет штурм. Чтобы послышнее, чтобы резонанс посильнее, чтобы реакция пожестче...

- Нет, - сказал Ларри.

- Ты все-таки подумай, - сказал Ник.

- Я подумаю, - сказал Ларри. - И ты тоже подумай. Вот о чем: папку из архива "Сириуса" ты помнишь?

- Так это все-таки ты ее спер?

- Все-таки я.

- И куда же ты ее дел?

- Тебе дать адрес?

- Извини.

- Какое приложение к этой папке, ты понимаешь: мол, если я, Ларри Хербер, в скобках - Ларри Лавьери, дам дуба при неясных обстоятельства х... ну и так далее. Так вот: если вы устроите это идиотское покушени е... нет, не так: если вы сорвете выборы, я дам папке ход. Понял?

- Так... - Ник побарабанил пальцами по подлокотнику. - И что же теперь? Ты хочешь, чтобы я сообщил об этом... нашим?

- Ну да. Просто вы ведь должны знать, с какими неожиданностями можете столкнуться в этой вашей драке за власть.

- А ты хитрее, чем я думал, - сказал Ник и неожиданно улыбнулся широко и весело. - Ох, и хитрее!

- Иногда приходится принимать совершенно неожиданные меры,сказал Ларри.

- Да, - согласился Ник. - Иногда приходится. Ничего не поделаешь.

- Где ты остановился? - спросил Ларри.

- Нигде, - сказал Ник. - Я сам тебя найду. Завтра вечером - нормально?

- Нормально, - сказал Ларри. - Завтра вечером.

Ник ушел, тяжело ступая, всю легкость свою он оставил здесь, растерял, распылил, израсходовал - Ларри проводил его до двери и посмотрел, как он спускается, ссутулившийся и постаревший. Потом вернулся к окну. Потемнело, небо заволокло, пробрасывал дождик. Проклятые политиканы, подумал он в отчаянии. Они ведь... они... Он не знал, что именно "они". В голове все мешалось, думать он не мог, мог только чувствовать, как подступает к горлу немой крик - как это бывает от настоящего бессилия. Не сделать ничего, понял он. Проклятая страна. Проклятое время в проклятой стране...

И Ник... Что это с тобой, а, Ник? Не похож ты на себя, Ник Кинтана. Время ли тебя укатало - или горки оказались чересчур крутые? Не держишь удар. Ну нисколечко не держишь. Или не хочешь держать? Эх, Ник, Ник... а казалось, по гроб жизни. Ты меня - из болота, я тебя - из смертного блока... такой цемент, казалось, а вот поди ж ты... казалось - оказалось...

Впрочем, все может объясняться просто. Ник получил задание склонить некоего Ларри Лавьери к совершению террористического акта, имеющего важное политическое значение. На случай отказа Лавьери от совершения акта Ник должен ликвидировать указанного выше субъекта. Вопросы есть? Нет. Выполняйте. Похоже? Очень похоже. А тут, понимаете, папка из архива "Сириуса" - это вам не ваши динамитные бомбочки, это на мегатонны мерить надо, это конец многих так лихо начинающихся карьер - да что там карьер, оккупационные власти очень интересуются деятельностью "Сириуса"... да. Есть там вещи, попахивающие хорошо намыленной пенькой.

Если бы эта папка существовала на самом деле!

Ну что же, пока там Ник связывается со своим руководством, пока те обсасывают ситуацию, пока вырабатывают новую тактику,ладно, мы тоже пока не будем суетиться. Блефовать надо с серьезным лицом.

А теперь - танцы, как говорил, бывало, тот же Ник, притаскивая на наш с ним остров посреди болота пару караваев хлеба или конскую ляжку; я уже более или менее передвигался, болтаясь между костылей, ноги отходили медленно, и он выхаживал меня как родного, иногда он пропадал на три, на пять дней, но всегда возвращался: - А теперь - танцы! - и я танцевал на этих костылях вокруг его рюкзака, и так было до осени, пока я однажды не отбросил костыли и не выдал такую румбу!..

Козак кухарил по военно-полевому и из мирного времени перенял лишь специи и зелень. Поэтому на первое был "силос": свежая капуста, помидоры, кресс-салат, латук, петрушка, все порубленное и политое дешевым маслом, а на второе - исходящее незнакомыми ароматами месиво из картошки, лука и мяса. Потом вскипятили чай, поделив оставшуюся заварку на две части - на сейчас и еще на вечер. Пить чай Козака приучили в лагере военнопленных, где он пробыл полтора года после капитуляции и откуда принес много экзотических навыков: например, бриться черенком ложки. Он утверждал, что даже золингеновское лезвие не сравнится с такой самоточкой. За чаем их и застал маленький американец.

- Господа, - сказал он, снимая шляпу, - позвольте представиться: Рой Ингал, бакалавр искусств и представитель "Марк Груманз адвентер тревелз". Вы позволите?

Он присел на свободную табуретку, протянул Ларри визитную карточку, протянул Козаку открытый портсигар, поднес зажигалку - все это в хорошем темпе, закурил сам, выпустил дым и, выждав ровно две секунды после того, как Ларри поднял глаза от карточки, сказал:

- Я имею поручение от руководства компании предложить вам ангажемент. Я восхищен вашими выступлениями, и это восхищение разделяют многие в руководстве компании. "Марк Груманз адвентер тревелз" предлагает вам турне по Соединенным Штатам и Канаде. Я имею полномочия обговорить с вами насчет условий выступлений. Я имею также право предложить вам двести долларов за одно выступление, а также секретное предписание, позволяющее в случае вашего отказа поднимать ставку до двухсот пятидесяти долларов. Но мистер Груман шепнул мне, что если вы не согласитесь на двести пятьдесят, давать триста. Я думаю, что с меня не сдерут кожу на барабан, если я телеграфирую, что мы сторговались на триста двадцать долларов за одно выступление. Так. Мы сторговались?

Ларри, ошарашенный, конечно, таким оборотом дел и таким натиском, тупо рассматривал американца. Маленький и аккуратный, в голубовато-серой тройке, лицо скуластое, смугловатое, волосы короткие, лежат свободно, никаких вам бриолинов, сидит, каналья, как дома, нога на ногу, шляпа на колене, курит, разглядывает его, Ларри, понимает, что сразил наповал. Ларри перевел дух, посмотрел на Козака. Если у меня такой же вид, как у Карела, подумал он, то этот парень должен иметь отличные тормоза - глазом не моргнул.

- М-м... - начал Ларри, - простите, господин?..

- Рой Ингал, - сказал американец. - Давайте просто Рой.

- Господин Ингал. Я не был подготовлен к такому разговору, поэтому прошу простить мою растерянность (какого дьявола я все время извиняюсь?), но все это в высшей степени неожиданно для меня, поэтому... Вы знаете, конечно, что у нас есть определенные ограничения в правилах...

- Конечно, - сказал американец. - На вашем утреннем представлении присутствовал наш человек.

- Ах вот как, - сказал Ларри. - То есть вы знаете кое-что изнутри?

- Разумеется, - сказал американец. - Более того, мы обратили внимание, что поле вашего аттракциона эргономически спланировано далеко не идеально - впрочем, этот вопрос вы сможете обсудить с инженером компании. Сейчас меня интересует один вопрос: да или нет?

- Знаете, я не предполагал в скором времени возобновлять выступления, - сказал Ларри. - У меня была очень напряженная серия, я страшно устал, и... вот осталось два раза. - Он вдруг неожиданно для себя улыбнулся.

- Если начать выступления с первого сентября - вы успеете отдохнуть? - спросил американец.

- Не знаю, - сказал Ларри. - Я просто никогда в жизни еще так не уставал.

- У компании есть свой пансионат на Палм-Айленд, это атлантическое побережье, отличные пляжи. Мы готовы обеспечить вам самый полноценный отдых, мистер Лавьери. Причем учтите - не в счет будущих выступлений, а за счет компании.

- У вас случайно не филантропическое общество? - спросил Ларри.

Американец вежливо улыбнулся.

- Я предлагаю вам такой режим выступлений: по два выступления в день два дня подряд, потом два дня отдыха. Право брать тайм-аут, если почувствуете усталость. Два, три, четыре раза за серию - обсудим позже. И большой перерыв в середине серии - скажем, на месяц. Надо же вам посмотреть страну, которую вы намерены покорить?

- А компания не разорится на таком режиме выступлений?

- Вы представить себе не можете, мистер Лавьери, - сказал американец, - сколько мы на вас заработаем. Кстати, вас будут осаждать рекламные компании - запрашивайте вдесятеро против того, что они будут предлагать. Не церемоньтесь с ними.

- Да, и видите ли, - сказал Ларри, - нас двое.

Американец взглянул на Козака.

- Нет проблем, - сказал он. - Вы же платите ему из своего кармана? Вот и продолжайте.

- Потрясно, - сказал Ларри. - Карел, как тебе?

- Вполне приемлемо, - сказал Козак.

- К завтрашнему утру я подготовлю проект контракта, - сказал американец, - и мы его обсудим за чашечкой кофе. Часов в десять вас устроит?

- В десять у меня выступление, - сказал Ларри. - Вы забыли.

- Зачем вам это? - спросил американец удивленно.

- У меня контракт, - сказал Ларри.

- Сколько вам придется заплатить за срыв представления? - спросил американец.

- Двойной сбор, - сказал Ларри.

- Сволочь этот ваш Папандопулос, - сказал американец. - Это значит, за два выступления - восемнадцать тысяч динаров? Ладно. - Он достал из кармана чековую книжку, стал писать.Округлим до двадцати...

семьсот шестьдесят долларов. Я вас выкуплю, - сказал он Ларри и подмигнул. - Разбогатеете - отдадите. Держите вот... впрочем, нет, я сам отдам и сам переговорю. - Он засунул чек обратно в книжку, книжку положил в карман, сделал брызжущее движение пальцами, поправил галстук, и вот он уже на ногах и надевает шляпу. - Итак, на сегодня с вами я прощаюсь, надеюсь, что не разочаровал вас, до завтра!

И скрылся.

Наступило молчание. Ларри сидел, тупо уставясь на стакан и бесцельно помешивая ложечкой чай; чаинки то собирались в центре стакана, то разлетались по всему дну, и он никак не мог понять, почему это так. Козак молча прихлебывал. Потом он налил себе еще, хотел положить сахар, обнаружил, что сахара больше нет, сходил куда-то и принес новую пачку.

- От добра добра не ищут, - сказал он.

- Да, - сказал Ларри. - Надо же, сволочизм какой - только-только решил отдохнуть... Знаешь, Карел, если честно - я хотел совсем завязать с этим делом.

- Фиг бы у тебя получилось, - сказал Козак. - Ты же больше ничего так хорошо не умеешь. Заскучал бы.

- Не знаю, - сказал Ларри.

- Ладно, - сказал Козак. - Отдохнешь, развеешься...

- Отличные пляжи, - сказал Ларри. - Загорим с тобой, как негры, найдем себе по креолочке... Ты любишь креолок?

- Никогда не видел, - сказал Козак.

- Я тоже.

- Вообще, мне кажется, - сказал Козак, - от таких предложений не отказываются.

- Да я вроде и не отказываюсь, - неуверенно сказал Ларри.

- Так мне на вечер билеты продавать?

- Не знаю, - сказал Ларри. - Наверное, не надо.

- Папандопулос лопнет с досады, - сказал Козак.

- Ему-то что, - сказал Ларри. - Он свое получает.

- Ты не знаешь, - сказал Козак. - Он на тебя пари заключает. Что в тебя не попадут. А теперь все эти его пари... - и Козак сделал жест, наглядно обрисовывающий плачевную судьбу всех пари господина Папандопулоса.

- Так ему и надо, - сказал Ларри. - Скотина лохматая.

- Не устроил бы он тебе какую-нибудь гадость... - сказал Козак.

- Плевать, - сказал Ларри. - Ты здесь будешь? Пойду поброжу.

- Так, значит, не продавать? - спросил еще раз Козак.

- Продавай пока, - неожиданно для себя сказал Ларри. - Потом, если что, вернем деньги.

Все это надо как следует обдумать, как говорил когда-то Ник, "подвергнуть интеллектуальному процеживанию". А полноценное интеллектуальное процеживание получалось у Ларри только при бесцельных блужданиях под открытым небом. Странный день сегодня. Дело не в совпадении даже: что и Ник, и американец, и каждый с невероятными предложениями. Это как раз бывает, закон парных случаев. Но то ли чего-то не хватает во всем этом, то ли какой-то пережим. Что-то тут не так. Он вернулся в отель, купил у портье талончики на междугородные переговоры и заказал разговор из номера с одним своим приятелем в столице. Приятель оказался на месте, и Ларри попросил его навести справки об американской компании "Марк Груманз адвентер тревелз". Через полчаса приятель позвонил ему и сказал, что такая компания существует, имеет солидный оборот и занимается шоу-туризмом, то есть путешествиями по местам увеселений: на корриды, родео, автои мотогонки, бурлески и прочее, и прочее; здешний представитель компании по имени Рой Ингал находится сейчас в деловой поездке где-то на востоке страны.

- Спасибо, старина, - сказал Ларри и положил трубку.

Телефон тут же зазвонил снова. Это был американец.

- Мистер Лавьери, - сказал он. - Вопрос о ваших остающихся выступлениях решен полностью. - И тут он отчетливо хихикнул, и Ларри представил себе, как именно проходил процесс решения.Прошу вас сегодня на ужин - с вашим компаньоном, если желаете. Гарантирую очень хороший коньяк. Очень хороший. Как предпочитаете ужинать - с дамами или без?

- Все равно, - сказал Ларри.

- Так не бывает, - не согласился американец.

- Я хотел сказать, что оба варианта равноприемлемы,усмехнулся Ларри.

- Вот и отлично, - сказал американец. - Я за вами заеду часов в пять - куда?

- К "Аттракциону", - сказал, подумав, Ларри.

- Хорошо. В пять в "Аттракционе".

Американец положил трубку первым, и Ларри услышал это треклятое "пам-па-па-пам", и ушедшее, казалось, беспокойство зашевелилось вновь.

А, пошло оно все к черту, подумал Ларри с накатившей ненавистью, уставясь почему-то на телефон - наверное, от телефона он и ждал новых пакостей. А пошли вы все к черту - и ты, Ник, и твои хозяева... завтра, мол, вечером... завтра вечером меня здесь собака не унюхает. И даже, может быть, сегодня вечером. Уеду - и там вы меня не достанете. А достанете - ну что же делать, ребята, пеняйте на себя...

Его опять потянуло на улицу. Тучи ушли, светило солнце, и дул ровный прохладный ветер, обещая, что и завтра будет вот так же солнечно и холодно. Было без двадцати четыре. Ярмарка продолжала кипеть, и Ларри, обогнув отель, пошел в направлении прямо противоположном, туда, где тихо и никого нет. Улочка, выбранная им, извиваясь, спускалась к реке, но переходить мост Ларри не стал, а сел на бордюрный камень и стал смотреть на дома, деревья и людей. Дома на обоих берегах были маленькие, крытые черепицей или железом, одноэтажные, изредка двухэтажные, ничего более высокого Ларри не видел, если не считать красного кирпичного здания школы и кирхи вдали. Деревья, распустившиеся не так давно, стояли как в нежно-зеленом тумане, а по дворам доцветали яблони. Со стороны ярмарки люди шли понемногу, в сторону ярмарки не шел никто. Потом Ларри заметил старика. Старик шел с того берега по мосту, потом стал подниматься по улице вверх. Около Ларри он остановился. Красивый породистый старик с коротким седым ежиком, с тростью, на которую он опирался, кажется, не для поддержания себя в положении прямостояния, а выполняя некий ритуал попрания праха земного.

- Все сидите? - спросил он Ларри.

- Сижу, - сказал Ларри, ничуть не удивленный таким вопросом.

- Без работы?

- Видимо, так, - сказал Ларри.

- Что значит "видимо"?

- Наобещали.

- Ясно. Машину водите?

- Да.

- Грузовик с прицепом?

- Да.

- До войны кем были?

- Гимназистом.

- А на войне?

- Морская пехота, потом штрафбат.

- Вы мне подходите, - сказал старик. - Вот вам моя карточка, позвоните утром.

Он протянул Ларри кусочек газеты. Это была позавчерашняя местная газета, и по иронии ситуации как раз на этом оторванном клочке были слова: ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ стрел... и чуть ниже: СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СПЕ...

- Штрафбаты - это единственное, в чем еще оставалось хоть немного истинного гиперборейского духа, - сказал старик. - На этой войне наш народ испустил свой гиперборейский дух, но последним его испустили штрафбаты.

- Это точно, - сказал Ларри. Он помнил, как к концу войны в штрафбаты сгоняли кого попало и за что угодно: за отросшие волосы, за вшей, за татуировку, за анекдоты, за... Там Ларри и познакомился с Ником. Потом они вместе дезертировали - накануне заведомо безнадежного наступления.

- Меня вышвырнули из армии, - сказал старик. - Пока шла война, я был им нужен, а как война закончилась, меня вышвырнули. Я им не нужен в мирное время.

- И я им не нужен в мирное время, - сказал Ларри. - Я и себе-то не нужен в мирное время. Страшно обидно получается - уникальный талант, а в мирное время не нужен. А если нужен, то на всякие гадости. Следовательно, война - это тоже гадость, но какая-то общепринятая.

- Да, - сказал старик. - Учтите - когда войны нет, пропадает надобность в воинской доблести, и все мужчины превращаются в хлюпиков. И женщины рожают от них еще больших хлюпиков. Без войн человечество вырождается. Поэтому победители всегда насилуют женщин побежденного народа - чтобы улучшить породу. Природа мудра, и природа не позволит нам перестать воевать.

- Не слушайте вы его, - сказала Ларри какая-то подошедшая женщина. - Он сумасшедший. Пойдемте домой, генерал. Эмма опять потеряет вас.

- Значит, договорились, - сказал старик. - Завтра вы звоните мне. Такие люди нужны нации.

- Конечно, - сказал Ларри.

Старик ушел, ведомый под локоть дамой. Ларри сидел и смотрел им вслед. Какая жалость, подумал он. А то действительно бы - шофером на дальние рейсы, день и ночь за рулем, дорога навстречу, люди и машины, Козак рядом, это обязательно, чтобы Козак был рядом... Эта картина прокрутилась перед глазами так ярко, что он даже почувствовал запах горячего мотора и дорожной пыли и услышал шлепки разбивающейся о стекло саранч и... Надо было двигаться к "Аттракциону", было уже без пятнадцати пять. Когда Ларри обогнул отель и вышел на рыночную площадь, он понял, что что-то случилось.

Народ толпился неподалеку от "Аттракциона", и там же стояли две полицейские машины. Ларри подошел поближе. Несколько полицейских разгоняли толпу, кричали: "Расходитесь, расходитесь, господа, не мешайте расследованию!" Им удалось освободить от людей круг метров двадцать в диаметре. Посередине круга лежал на земле человек, и, хотя он лежал лицом вниз, Ларри сразу понял: это был Ник. Рядом с ним стояли полицейский офицер, жандармский офицер и двое из оккупационной администрации. Полицейского офицера Ларри знал. Он протиснулся к нему, сказал, что, кажется, знал погибшего и просит разрешить произвести опознание. Офицер пристально посмотрел на Ларри и разрешил. Ларри подошел к трупу, наклонился, потрогал голову. Это, конечно, был именно Ник - Ник, убитый выстрелами в спину и затылок. Пуля прошла через глазницу, и вместо глаза пузырем выпирал черно-багровый сгусток.

- Слушаю вас, - сказал полицейский офицер.

- Это Николас Алан Кинтана, рождения тысяча девятьсот двадцать шестого года. Места постоянного жительства и рода занятий не знаю. Видел его сегодня три часа тому назад.

- Откуда вы его знаете? - спросил офицер.

- Были вместе на фронте. Потом изредка встречались. Если не считать сегодняшнего дня, то последний раз года два назад.

- А что было сегодня?

- Да ничего не было. Он пришел ко мне после выступления, хотел о чем-то поговорить, но я был выжат как лимон. Он побыл немного со мной и ушел. Немного, кажется, обиделся. Но я ничего не мог - ни говорить толком, ничего...

- Но о чем-то он говорил?

- Нет. Он понял, что я гиббон гиббоном, ну и... Он хотел зайти завтра вечером.

- Зайти? Откуда?

- Он не сказал, где остановился.

- Какие у вас были с ним отношения?

- Приятельские. Не слишком тесные, но хорошие.

- Почему, вы думаете, он пошел к вам снова?

- А он шел ко мне?

- Уверен в этом. Он вышел из отеля и очень быстро, почти бегом, направился сюда. И какой-то мотоциклист подъехал к нему сзади и выстрелил. Так почему он шел к вам?

- Не знаю. Он не собирался сегодня. Мотоциклиста поймали?

- Где там... Чем он, по-вашему, занимался?

- Два года назад он начинал заниматься журналистикой. А что он делает сейчас... делал... извините.

- Новая мода - журналистов убивать... Хорошо хоть, что не полицейских.

- Убивать полицейских - это мода будущего сезона, - сказал Ларри.

- Не надо так шутить, - сказал офицер.

- Я не шучу, - сказал Ларри. - Я прогнозирую.

- Вы серьезно?

- Боюсь, что да.

- А где вы были сами с четырех до половины пятого?

- Гулял, - сказал Ларри. - Но алиби у меня есть.

- Я вас не подозреваю.

- Спасибо.

Офицер посмотрел на Ларри и еле заметно усмехнулся.

- Вы оказали помощь следствию, - сказал он. - Благодарю вас. Нам надо занести показания в протокол - не пройдете ли со мной в машину?

- Пойдемте лучше в помещение, - сказал Ларри. - Там удобнее.

Они составили протокол опознания. Ларри подписался, и офицер ушел, еще раз поблагодарив его за помощь следствию.

- Ты видел, как это было? - спросил Ларри Козака, когда они остались одни.

- Нет, - сказал Козак. - Я на стрельбище нашем порядок наводил.

- Американец не появлялся?

- А чего ему тут делать?

- Хотел за нами заехать - приглашал на коньяк.

- Не было еще.

- Я наверх пойду, - сказал Ларри. - Если он приедет - зови.

В своей комнате Ларри растворил окно и сел на подоконник, обхватив руками колено. Смерть Ника не произвела на него особого впечатления, она каким-то образом вписывалась в структуру момента и потому не казалась собственно смертью и не вызывала особых эмоций - так, отстраненная жалость к Нику, как к проигравшему игроку. А ведь он искал меня, он несся сломя голову, чтобы меня предупредить о чем-то, подумал Ларри, подумал больше для того, чтобы растормошить в себе чувства, потому что специально думать об этом было не обязательно, это и так было ясно. Как ясно было и то, что бежал Ник не за тем, чтобы уберечь меня, а потому что у него у самого вдруг что-то сорвалось...

Ларри поискал в карманах и выложил рядом с собой на подоконник две визитные карточки: американца и сумасшедшего старика. У меня алиби, ни к селу ни к городу подумал он, и тут же возникла откуда-то известная фраза: "Было бы алиби, а трупы найдутся..." Так... трупы... трупы, кажется, действительно найдутся.

Предположим, что я понадобился хозяевам Ника. Ник знает меня, знает, что давить на меня бесполезно, и пытается втолковать им это. Они понимают, но - но делают вид, что не понимают, и посылают Ника именно затем, чтобы он давил. Ник настраивает меня на соответствующий лад. А потом они посылают еще одного, который имеет целью сделать так, чтобы меня не было сегодня после пяти в обычном месте. Все понятно? Сегодня произойдет покушение на кого-либо из чинов оккупационной администрации или на какого-нибудь заезжего генерала - в моем стиле и с оставлением на месте преступления моей визитной карточки. И все. Я в их руках. Теперь они могут получить от меня сполна все то, что им нужно. А Ник? Он что - взбунтовался? Или ему пришлась не по нутру роль настройщика? Ну да, может быть, у Ника на меня свои планы, у его хозяев - свои. Или не у хозяев, а у соперничающей группировки, догадался Ларри. Все становится на места. Это несущественно, кто именно чуть-чуть не уловил меня, какие именно ловцы человеков (ему вспомнилось утреннее предупреждение Рисетича о каких-то неизвестных патерах, и мелькнуло на миг, что он, Ларри, понадобился в известных целях церковникам,клерикальные террористы, подумал Ларри, военизированная организация "Непорочное зачатие" - хорошо звучит! ) - несущественно, пусть это американская разведка, или имперская, недоразгромленная и, по слухам, продолжающая свою деятельность, или террористы, или еще кто-то - главное, я чуть было не превратился в чей-то инструмент, в оружие... Но Ник, не желающий отдавать меня в чужие руки, не желающий, вернее, выпускать меня из своих рук, побежал, чтобы меня предупредить, - и предупредил. Спасибо, Ник, ты выручил меня еще раз.

Но механизм превращения меня в инструмент запущен, и кто-то где-то проверяет пистолет, поздно и бессмысленно пытаться предупредить ("кто-то где-то кого-то хочет убить, кто, где, кого - не знаю, но знаю, что часов в семь вечера...") - но почему вы не думаете никогда о том, что человека невозможно рассчитать до конца? Человек тоже не может рассчитать до конца, что именно против него сконструировано, но элементарно порядочным он может быть? Не поддаваться на запугивания, подкупы, лесть? Может? Может. Ни в один капкан в качестве приманки невозможно положить порядочность - просто у вас, господа конструкторы капканов, извилина - та, что ведает порядочностью, - редуцировалась или вообще не развилась, уроды вы, господа...

Впрочем, может быть, я вас и недооцениваю...

Точно так же, кстати, может оказаться, что ничего вообще нет, никаких сложных интриг и ловушек, а есть лишь несколько независимых событий, и чисто случайно я оказался задет ими - чисто случайно... И американец - настоящий, и не появляется он по простым причинам: колесо спустило, коньяк попался слишком хороший, полиция задержала - как-никак убийство в городе...

Ладно, это все лирика. Ларри с силой, ломая прочную фанеру, приподнял сиденье кресла, просунул руку в тайник. В тайнике был вальтер в специальной кобуре для ношения под мышкой. Ларри разрядил его, подергал затвор, пощелкал курком, чтобы расшевелить застоявшийся механизм. Зарядил снова, пристроил кобуру, накинул на себя полотняную куртку, подошел к зеркалу. В зеркале был мускулистый, отлично сложенный тип с мужественным, немного осунувшимся лицом. Такими вот типами, будто сошедшими с одного конвейера, кишели американские фильмы. Ларри поморщился, тип тоже поморщился и покосился на пистолет. Пистолет был совершенно незаметен под курткой.

Итак, приятной охоты, господа! Мишени фирмы "Лавьери" ждут вас!

Козак не удивился, когда Ларри сказал ему, что вечернее представление состоится. Или удивился, но не подал виду. Но, скорее всего, он просто догадывался, что возникли серьезные осложнения в жизни, и понимал, что Ларри, как человек, рискующий своей конкретной шкурой, имеет право принимать решения. Безусловно, Козак очень многое понимал в происходящем, и то, что он без звука отправился продавать билеты стрелкам, уверило Ларри в том, что его рассуждения правильны.

Ларри не стал опять подниматься наверх. Он посидел несколько минут в той комнате, где они с Козаком пили чай, потом заглянул в "зазеркалье". Козак экипировал стрелков. Ларри окинул их взглядом. Опять фермеры, вот этот слегка навеселе, местная золотая молодежь, человек семь, а вот это нехорошо - женщина, с ними очень трудно, и еще вот этот детина с низким лбом, уж очень хорошо держит карабин... десять патронов взял, придется быть настороже. Ну что, все? Пошли.

Американец перехватил его у входа во двор. Он был взъерошенный и разгоряченный.

- Простите меня, бога ради, - заговорил он быстро и с более сильным акцентом, чем раньше, - тут кого-то убили, и мне пришлось полтора часа в участке давать показания, что я не мэрдэрэр и не свидетель. Давайте сдавать деньги людям, и очень быстро поедем в ресторан, девочки уже не могут терпеть. Хорошо?

Ларри смотрел на него с любопытством. Американец что-то прятал в себе, это чувствовалось. А ведь это тест, подумал Ларри. Сейчас я все узнаю.

- Господин Ингал, вы же деловой человек, - сказал Ларри. - У меня есть обязанности перед посетителями и перед антрепренером. Я должен соблюдать их.

- Вашему антрепренеру уплачено вперед! - закричал американец.

- Он не звонил мне и вообще никак не давал знать, что представление отменяется.

- Он не может позвонить, потому что он пьяная свинья! Не только потому что пьяная, но и потому что свинья! Любой суд докажет, что вы правы!

- Все-таки я проведу последнее представление, - сказал Ларри.Поверьте, я не сомневаюсь в ваших словах, но мне просто неловко перед клиентами. Я ждал вас до последней возможности.

Если бы американец был настоящим, то отчаяние, исходящее от него, не было бы таким страшным. Перед Ларри стоял человек, жизнь которого окончена. Человек, сорвавший дело, за которое отвечал головой. Человек, сделавший все, что мог и что должен был сделать, но вот из-за нелепого упрямства другого человека все рушится...

- Разрешите мне пройти, господин Ингал, - сказал Ларри сухо.

- Мистер Лавьери, - в спину ему сказал американец тихим голосом. - Только не ставьте мне вопрос, откуда я знаю. Вас должны убивать сегодня.

- Что? - обернулся Ларри.

- Вас сегодня будут убивать... Они наняли мэрдэрэр... профессионал а...

- Кто - они?

- Ваш антрепренер заключал на вас пари. Очень большие пари. Очень большие ставки. И те, которые ставили против вас, объединились и наняли мэрдэрэр...

Ларри повернулся к американцу, положил ему руки на плечи. Все могло быть именно так, и дай бог, чтобы оно было именно так - только так... И тогда американец был американцем, и были пляжи на Палм-Айленд, и сумасшедшие гонорары - все это было, и было правдой: но ведь было еще и то, что стояло за Ником и за смертью Ника...

- Спасибо, господин Ингал, - сказал Ларри.

- Рой, - поправил его американец.

- Спасибо, Рой. Спасибо, что предупредил. Но, видишь ли, это - только половина... половина всего. Мне нужно сыграть эту игру. Мне самому. Понимаешь? Я сыграю сейчас, и мы с тобой поговорим. Не уходи никуда, хорошо?

- Хорошо, - сказал американец растерянно.

Ларри шел к гаражу и чувствовал спиной его взгляд - необычный взгляд, не такой, к каким он привык. Мне нужно алиби, подумал Ларри жестко. Полное алиби. Любой ценой. Нет времени разбираться, кто есть кто, кому можно верить, а кому нет, - в этом подлом мире масок и подделок научились имитировать и использовать все, и поэтому особенно подозрительным бывает именно лучшее: бескорыстие, дружба, любовь... Опаскудили все. Может быть, и тебя, дорогой ты мой Рой, используют, а ты и не подозреваешь - так тоже может быть... Но все-таки мы поговорим с тобой.

Я отыграю сейчас, и мы поговорим. Наверное, я откажусь от твоего предложения. Чувствуешь, какая грязь налипает к нам? Я так не хочу. Так что лучше я действительно куплю себе грузовик с прицепом и займусь дальними перевозками. Или придумаю еще что-нибудь...

Он открыл все калитки в воротах - все пять. Ветер, кружась по двору, раскачивал их, и Ларри чувствовал судорожное метание внимания стрелков - с одной на другую. Раздался свисток. Ларри выбросил через калитку центральных ворот ком ветоши, внимание всех тугим пучком ударило в этот ком, кто-то даже не сдержал выстрела. Ларри выждал три секунды и вышел следом за брошенным комом, легко пропуская мимо себя пули. Профессионал пока не стрелял, все выстрелы были обычные: напряженное, сосредоточенное внимание на сопряжении рамки, мушки и цели - кожа чувствовала, куда именно упирается эта воображаемая линия, - импульс на руку, на указательный палец - импульс этот Ларри ощущал как зудящий звон, который возникает, если проводить чем-нибудь твердым вдоль натянутой струны, - и пока этот импульс дойдет до пальца, у тебя есть четверть секунды, чтобы отклониться от будущей траектории пули. Все это выполнялось уже чисто автоматически, и со стороны казалось, что Ларри просто идет, пританцовывая, дразня стрелков кажущейся скупостью движений. По нему было сделано двадцать два выстрела, прежде чем он дошел до кучи гравия и прилег за нее. Трибуны мертво молчали.

Он отдышался немного и мягким прыжком перелетел через гравий, приземлился на руки и шею и, кувыркнувшись вбок, еще одним таким же стелющимся прыжком преодолел расстояние до трубы. В трубу он, конечно, не полез, это было бы глупо. Он на корточках, пригнув голову - так его с той стороны не было видно, - пробежал до половины трубы и там, встав в рост, "выжег" два гнезда стрелков и не отказал себе в удовольствии посмотреть, как они рвут заклинившие затворы карабинов. Тут по нему в первый раз ударил профессионал. Это было именно как удар: короткое, в долю секунды прицеливание - и резкий, раздирающий звук импульса, подаваемого мозгом на руку. Ларри еле успел присесть. Пуля прошла над головой.

Надо было просто сбежать, подумал он в мгновенной панике. Сбежать, как только почуял неладное. Чертов американец...

Он вернулся на несколько метров назад и перемахнул через трубу под защиту машины. Кто-то пальнул в него, но с запозданием.

Он наметил себе примерный путь к зданию. Надо было прорываться между выжженными гнездами к крайнему окну первого этажа. Но для этого следовало выжечь еще то гнездо, которое было крайним справа, потому что в этом случае Ларри надолго подставлял стрелку спину. Выжечь гнездо или хотя бы заставить стрелка израсходовать патроны. Если бы не профессионал, Ларри бы так и сделал: потанцевал бы перед тем стрелком под защитой вон той машины, а потом пошел бы своим путем. Сейчас это не проходило.

Световой пистолет действовал лишь с близкого расстояния, метров с десяти, самое большее. Правое гнездо было прикрыто проволочным заграждением. Под проволокой был лаз, к лазу вела траншея, а вот до траншеи было метров тридцать пять открытого пространства. И, хуже того, перекрестный обстрел: четыре ствола спереди, семь слева. Ларри изобразил, что выскочит сейчас из-под машины налево, и кто-то выстрелил, поверив, а сам вышел направо и пошел быстро, пританцовывая и пропуская мимо себя рой пуль, и пока те, кто поторопился, передергивали затворы, он дошел до конца траншеи, качнувшись назад, уклонился от пули профессионала - спрыгнул вниз, и несколько выстрелов, которые были сделаны, были сделаны вдогонку. Точный счет выстрелам он потерял, но примерно половина патронов стрелками была истрачена и еще половина оставалась.

Ползти под проволокой вальтер все-таки мешал, рукоятка упиралась в землю, и из-за этого проволочная колючка вцепилась в спину, Ларри дернулся, и тут же две пули ударили рядом. Наконец Ларри освободился - куртка порвалась - и выкатился из-под проволоки под штабель шпал, лежащих как раз напротив того гнезда. Ларри на миг показался над штабелем, вызвав торопливую пальбу - в том числе выстрел стрелка, сидящего напротив, - а потом, пока они там передергивали затворы, встал и влепил ему в грудь две яркие магниевые вспышки. Профессионал не стрелял, и Ларри, ползя под проволокой обратно к траншее, понял, что главная схватка будет в коридорах. Он опять неторопливо пересек открытое пространство, теперь, правда, в два этапа: сначала до кучи песка левее своего маршрута сюда, там полежал немного, отдыхая, а потом вернулся к машине, от которой намечал путь в здание. Профессионал не стрелял. Дальше было проще: за трубу, за трубой, через трубу и двумя прыжками - до еще одной машины. Выстрелы вообще стали реже, стрелки начинали экономить патроны. Здесь Ларри устроил последнюю демонстрацию: встал в рост и потанцевал под выстрелами. Теперь он видел окна, где засели стрелки. Первоначальный план его относительно окна не проходил: окно было надежно перекрыто. Оставался подвал. Ларри дошел до крайнего из выжженных гнезд - стрелок-фермер все еще матерился над карабином - и спрятался за бетонную сваю, вбитую в землю. За сваей можно было только стоять неподвижно и не шевелясь. Кто-то выстрелил в сваю, отлетевшим осколком бетона Ларри оцарапало щеку. Отсюда до выхода в подвал было пятнадцать метров. Все эти пятнадцать метров будут простреливаться справа, слева и сзади, только спереди его прикроет козырек входа. Ларри опять сделал ложное движение, и два или три стрелка разрядили в него свои карабины, а потом рванул с места, пригнувшись, наудачу - и никто в него не попал, хотя пули проходили впритирку. Профессионал тоже выстрелил и промахнулся, ему было неудобно целиться под таким острым углом. Ларри нырнул в подвал, в холод и тьму подвала, номеров здесь не было, и это была передышка, которую нельзя было не использовать. Он присел на корточки, расслабился на секунду, потом резко напрягся, возвращая мышцам тонус. Проверил вальтер под мышкой и пошел к выходу из подвала - тому, что внутри здания.

Выход охраняли два молокососа, два щенка местной породы, им казалось очень остроумным, как именно они выбрали себе позиции: пока один отвлекает на себя мишень, другой расстреливает ее сзади. Ларри поиграл с ними немного и сжег одного за другим - но в какой-то момент он остро пожалел, что у него нет гранаты. Это было плохо - он начинал злиться, значит - устал. Спокойнее. Веселее. Теперь наверх.

Еще один стрелок бежал по коридору первого этажа, его Ларри сжег сразу и чуть-чуть задержался посмотреть, как тот рвет спуск карабина, - послал ему воздушный поцелуй и получил в ответ волну ослепительной ненависти, обдавшую его с ног до головы. Сукины дети, весело подумал Ларри, до чего ж вы не умеете проигрывать... Он поднимался шаг за шагом и чувствовал, как на площадке второго этажа возятся четверо или даже пятеро: нервно суетятся, кто-то шепотом отдает распоряжения, и даже воздух жарко дрожит над ступеньками от перекрещивающихся взглядов. Профессионала между ними не было, это Ларри знал. Профессионал будет ждать его в коридоре. В конце коридора. Ладно.

Одна прицельная линия, напряженная, горячая, почти светящаяся, проходила сейчас над поворотом лестницы - очевидно, стрелок примостился на верхней ступеньке, прислонясь к стене. Ларри пересек эту линию, подождал, пока стрелок среагирует, - реакция у него была отвратительная, - и отступил назад, пропуская пулю. Потом сжег стрелка. Этого можно было и не делать, наверное, потому что тот даже не попытался передернуть затвор, а просто плюнул в сердцах и смотрел, как Ларри приближается.

- Отойди, - сказал Ларри. - Зацепят.

Стрелок повернулся и ушел. Оставалось четверо. Они расположились полукругом и держали под прицелом верхнюю ступеньку. Ларри, распластавшись, дополз почти до самого верха лестницы, макушкой чувствуя жар ожидающих взглядов. Выманивать выстрелы было опасно - могло прилететь рикошетом от стен или железной решетки перил. Ларри взял в зубы световой пистолет, сгруппировался, упершись ногами в толстенный железный прут, поддерживающий перила, и бросил свое тело косо вверх, на стену, и, оттолкнувшись от стены и еще в воздухе хватая пистолет, услышал и почувствовал четыре выстрела мимо, туда, где они его увидели в первый момент. Стрелки рвали затворы карабинов, и Ларри сжег троих, ушел от пули четвертого и сжег и его.

- Все, ребята, - сказал он, переводя дыхание. - Давайте быстро вниз.

На этаже оставались двое, и еще двое были внизу, в гнездах, и по правилам могли сейчас перейти в здание, но не переходили - наверное, израсходовали патроны.

Ему надо было пройти теперь по коридору - метров сорок. В коридор выходило три пары дверей, и за каждой дверью его могли ждать. Ларри шел беззвучно, медленно, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Первая пара - ни справа, ни слева ничего не было. Хорошо... Вторая... справа что-то было. Это было не обычное прицельное внимание, а скорее настороженное ожидание чего-то. Он остановился. Обе двери были закрыты, и не чувствовалось, что кто-то готовится распахивать их. Это что-то другое... Он присмотрелся и понял что. Почти невидимая, тонкая, путь пересекала нить. Слева она была привязана к дверной ручке, справа уходила в замочную скважину. Это было подло. Он подошел к правой двери, встал так, чтобы не попасть под пулю, и рванул дверь. Грохнуло, полетели щепки. Ларри левой рукой схватил карабин за ствол и выволок стрелка в коридор. Это была женщина. Ларри приставил световой пистолет прямо к фотоэлементу и нажал спуск. Патрон не сработал. Ларри нажал еще, вспышка была ослепительная, особенно в полумраке коридора.

- Дрянь, - сказал Ларри и втолкнул женщину обратно в комнату. Она что-то визжала в ответ, Ларри ее уже не слышал.

Оставался профессионал. Он должен был ждать или за оставшимися дверями, или вон там, за поворотом коридора. Скорее, за поворотом.

Профессионал действительно был за поворотом. Он шагнул на середину коридора и выстрелил навскидку - Ларри с трудом успел уйти в сторону и выстрелил в ответ - и в магниевой вспышке своего выстрела увидел, что поверх нагрудника с фотоэлементом на профессионале надета безрукавка из какой-то блестящей ткани.

Это была такая грубая, такая элементарная подлость, что Ларри растерялся на мгновение - растерялся и забыл о вальтере, взятом специально на этот случай. Профессионал передернул затвор и поднял карабин. Теперь он не торопился и выцеливал Ларри тщательно, спокойно, уверенно. Ларри затанцевал, угадывая, куда двинется прицельная линия, линия эта была тонкая, черная, четкая и очень цепкая, подвижная, легкая, уходить из-под нее было немыслимо трудно, и некогда было даже бросить ненужный световой пистолет и сунуть руку за пазуху.

Тогда он выстрелил из светового, целясь по глазам профессионала, и тот сорвал спуск, пуля прошла мимо. Ларри бросился вперед, в ближнем бою карабин менее опасен, но поскользнулся - на полу было разлито что-то скользкое, - взмахнул руками, чтобы удержаться на ногах, и в этот момент профессионал выстрелил еще раз. Ларри будто ломом ударило в бедро, и он упал, отлетев к стене, попытался выхватить вальтер, но профессионал прицелился в него, и все, что Ларри мог сделать, - это повернуться к пуле правым боком. Правая рука, перебитая в плече, повисла, зацепившись пальцами за полу куртки. Уже не торопясь, профессионал загнал новый патрон в ствол и поднял карабин к плечу - и в этот момент на него сзади обрушился Козак. Пуля ушла в стенку, а профессионал от страшного свинга Козака отлетел на несколько шагов, но устоял на ногах; Ларри левой рукой выцарапывал из-за полы куртки зацепившийся пистолет, а Козак кинулся к профессионалу, чтобы отобрать у него карабин или хотя бы оборвать шнур, идущий к фотоэлементам, - тогда затвор заклинится. Но профессионал успел раньше, выстрел прозвучал очень глухо, и Козак попятился, сгибаясь и приседая на корточки, и повалился на бок, профессионал опять передернул затвор, и выстрелили они с Ларри одновременно - пистолет Ларри отлетел в сторону, а вывернутая кисть повисла, а у профессионала на месте кадыка образовалась черная дырочка, и он стал мягко падать, будто проваливаясь сам в себя. И стало очень тихо.

Вот и все, подумал Ларри. Теперь уже окончательно все.

Волнами накатывалась тошнотворная слабость, казалось, что тело падает куда-то и все никак не упадет, и чувство вот этого будущего удара - паника тела - заслоняло все, но Ларри, сжав зубы и не дыша - чтобы задавить тошноту, - приподнялся и пополз на боку, загребая правым локтем, к Козаку. Пол был полит маслом, ползти было трудно, скользко, но он дополз. Нечестно, думал он с каким-то горьким удовлетворением, нечестно, нечестно, честно вам меня все равно не переиграть... вы никогда не играете честно, по правилам, ваше главное правило - это нарушать все правила, а я, видит бог, держался до последнего... По коридору бежали люди, пол плясал под их ногами, ходил ходуном, и Ларри не удержался и повалился на спину, и это отдалось страшной болью и слабостью, и он почти сдался, но тут Козак зашевелился и застонал - он лежал, скорчившись, на боку, обхватив руками притянутые к животу колени, и был жив - это было главное. Вокруг было много людей, все стояли, нависали, отнимали свет и воздух, смотрели с жадностью и страхом, и где-то за их спинами метался, расталкивая их, маленький американец...

- Врача! - крикнул Ларри и почувствовал, как справа в груди что-то забулькало и запузырилось. - Позовите кто-нибудь, наконец, врача!